Ночь над нами наступает,

Ветер лютый завывает.

Вот бы снег пошел скорей!

Сразу стало бы теплей.

Пусть покроет он, как шубкой,

Тельце крохотной малютки.

Ведь она совсем одна,

Только светит ей луна.

Появившись лишь на днях,

Умирает на камнях.

Некому ее согреть,

Накормить и пожалеть.

Где ж ты, главный волк небесный?

Прояви свой дар чудесный!

Протяни свою ей лапу,

Пусть признает в тебе папу.

Защити ее от сов,

От когтей и от клыков,

И от лис, и от лосей,

От непрошеных гостей.

Покажи домой ей путь,

Где мечтают отдохнуть

И щенки, и старики;

Где резвятся у реки

Братики ее и сестры

В хороводе шумном, пестром;

Где медведи и карибу

Сообща гоняют рыбу;

Где охота позабыта

И тропа для всех открыта.

Сарк-из‑Топи разводила огонь в глиняном очаге у входа в пещеру, когда из кустов к самому ее входу, едва переставляя лапы, вышла изможденная волчица.

– Великий Люпус, – пробормотала Сарк. – Погоди немного, сейчас я тебе помогу.

Кивком она указала на пещеру, но ее капризный глаз, которые, как утверждали некоторые злые языки, цветом походил на протухший желток, смотрел при этом совсем в другую сторону. Незнакомая волчица испуганно содрогнулась.

«Ну что ж, – подумала Сарк. – По крайней мере, у нее достаточно сил, чтобы пугаться моего глупого глаза».

На негнущихся ногах волчица подошла ко входу в пещеру. Ей отчаянно хотелось отдохнуть, но было немного не по себе рядом с этой странной отшельницей, живущей за пределами обитания кланов, которая сама разводила огонь и которую многие называли ведьмой. Но на этом огне Сарк готовила свои зелья – зелья забвения. А ей очень нужно всё позабыть.

Когда глаза ее привыкли к полутьме, волчица подошла к куче шкур в углу и, трижды повернувшись вокруг себя, легла. Принюхавшись, она учуяла запах матери малькада, бывшей здесь до нее и спавшей на этой самой шкуре. Запах был старым, более года.

Волчица ужасно устала, но заснуть не могла. Глаза ее бегали по пещере. Странное это было логово. С оленьих рогов на стенах свисали кожаные мешки, а на выступах стояли глиняные горшки и чашки. Волчица слышала, что Сарк владеет магией превращения глины в твердые вещи, которыми можно пользоваться. В этом она походит на сов, но совы обычно применяли для этого металл, а не глину. То тут, то там на стенах висели шкуры со странными отметинами – как будто по ним поскребли обугленной палкой. Волчица не имела ни малейшего представления, зачем они нужны и что из себя представляют, хотя некоторые шкуры показались ей довольно красивыми. Были здесь и пучки перьев – не сов, а куропаток или рябчиков. Сарк собирала даже цветы, травы и мхи – сухие связки растений тоже висели рядом.

Тут в пещере появилась хозяйка. Она подошла к лежащему на боку глиняному кувшину и зубами вынула из него пробку. Небольшая струйка жидкости вытекла из кувшина прямо в подставленную под его горлышко чашку. Сарк добавила в жидкость несколько сухих листьев из висевших под потолком пучков. Затем из другой чашки она взяла сухой мох и посыпала им питье.

– Выпей, – сказала она, ставя чашку со смесью перед волчицей. – Это поможет тебе забыться.

Забывать о случившемся матери малькадов начинали сразу же после того, как их выгоняли из стаи. Какое-то время внутри них обитала темная пустота, оставленная пропавшим щенком. Потом эта пустота постепенно затягивалась, темнота становилась серой, светлела и превращалась в тень былой потери, позволяя им перейти в новый клан, стать членом новой стаи и найти нового супруга. Однако у некоторых это длилось дольше. Они задерживались на краю тьмы, словно не желая идти дальше, и пустота внутри них не уменьшалась.

Волчица с опаской посмотрела на чашку с напитком. Все это было так странно: чашка, вода из кувшина, плавающие в ней кусочки травы и мха…

– Давай же, дорогая, сделай глоток. Ты же вроде не одна из них – из тех, что сбежали?

Некоторые волчицы заранее ощущали, что у них родится малькад, и сбегали подальше от клана, надеясь скрыться от обеи.

– Нет, я никуда не сбегала. Она… Она была совершенна.

– Но ведь плод родился слишком рано. – Сарк предпочитала не называть детенышей щенками или уточнять, мальчик это был или девочка. – У тебя не было никаких шансов. Выпей это.

Она не стала говорить, что темнота может вернуться еще несколько раз, иначе убитая горем мать только сильнее бы стала сопротивляться неизбежному. Сарк знала, как несчастные волчицы противятся тому, что уже случилось, знала, как трудно им забывать. Но для нее самой уже слишком поздно что-то менять. Вся жизнь Сарк была посвящена запоминанию. Даже теперь, когда бедная мать погрузилась в дремоту, какой-то слабый запах пробудил в памяти Сарк смутные воспоминания.

Ах, ну да. В конце лета эта волчица ела сладкие травы, что растут на высокогорье. Когда-то давно именно в конце лета Сарк приняла решение никогда не возвращаться в клан. Тогда она впервые заметила следы, которые сочла следами своей матери. Ей был всего год от роду.

Но как же ей сейчас не хотелось прибегать к кувшину памяти! Как же не хочется бередить старые раны!

* * *

Кувшины памяти диктовали Сарк набор правил и законов, который был сродни изощренным правилам и законам Великой Цепи, кодексу клановых волков. Она не испытывала потребности, чтобы какой-нибудь высокопоставленный волк говорил ей, как кланяться или валяться в пыли. Она чувствовала, что эти ритуалы покорности и смирения слишком вычурны и смешны.

Для Сарк самым священным была память. Хоть она и осознавала всю важность ритуалов в жизни волков из страны Далеко-Далеко, эти правила часто казались ей такими же мертвыми, как и кости, на которых их запечатлевали. Память же была живой и подвижной, словно река, – только текла в ней не вода: в ней текли запахи, сталкиваясь между собой и образуя целые водовороты. Запахи – вот что являлось для Сарк воспоминаниями.

Волчица верила, что если бы не память, то кости, на которых записывался кодекс Великой Цепи, давно бы обратились в пыль. Большинство волчьих ритуалов не несли никакого практического смысла. Сарк же могла себе позволить только то, что имело значение: ощущения, цвета. Она полагала, что жизнь волков из Далеко-Далеко слишком сосредоточена на охоте и на общественных отношениях клана. Без воспоминаний волки относились бы ко всему с безразличием. Без памяти они бы только слепо подчинялись. И не было бы тогда никакого истинного сознания, и волки жили бы в бесцветном мире, со всех сторон окруженном стенами.

Сарк вглядывалась в темные уголки пещеры, где, словно часовые, стояли кувшины памяти. Потом перевела взгляд на мать малькада. Волчица уже крепко заснула и будет спать двое суток. Она проснется голодной, отправится на охоту и уже никогда сюда не вернется, даже не поглядит в сторону пещеры Сарк.